Семейные проблемы дома Борджиа, 1497

I

Пасха, как известно, – древнейший христианский праздник, даже и главный праздник богослужебного года, и установлен он в честь воскресения Иисуса Христа. День праздника не фиксирован твердо, а каждый раз вычисляется по комбинации лунного и солнечного календарей, и общая формула такова:

« Пасха празднуется в первое воскресенье после весеннего полнолуния».

В традиции Ветхого Завета Пасха связана с исходом евреев из Египта и дословно означает «проходить мимо», так как Ангел, истреблявший первенцев, проходил мимо домов иудеев, перекладины дверей которых были помазаны кровью закланного агнца.

Джованни Сфорца, зять Святого Отца и муж его дочери Лукреции, был человек военный, в тонкости истолкования Пасхи не вникал, но весной 1497 года вдруг обнаружил сильное желание помолиться – и не в самом Риме, а в церкви Сан Онофрио Фуори ле Мура, расположенной за городскими стенами. Мешать такому благочестивому намерению, конечно, никто и не подумал, и Джованни добрался до церкви вполне благополучно – после чего желание помолиться у него как-то незаметно пропало, и у входа в церковь он сел на арабскую лошадь, которую держал под уздцы поджидавший его слуга. И Джованни Сфорца помчался как вихрь на восток, в сторону своего графского замка в Пезаро, и буквально долетел до него за каких-то 24 часа – рекордное время, которое обгоняло не то что обычных путешественников, но даже и специально посланных курьеров. Когда он достиг ворот города, лошадь под ним пала – до стен своего замка он добрался уже пешком.

Торопился он не зря.

Один из его камердинеров сообщил Джованни, что госпожа Лукреция, жена Джованни, спрятала его за занавесью в своих покоях и он своими ушами слышал, как молодой кардинал Чезаре Борджиа навестил свою сестру Лукрецию и сказал ей, что приказ об убийстве ее мужа уже отдан. Тут, конечно, были возможны разные истолкования. Джованни мог не поверить камердинеру. Он мог поверить – и пойти поговорить с женой, хотя бы с целью расспросить ее поподробней. Наконец, он мог предположить, что его жена в сговоре со своими братьями решила выжить его из Рима. Ничего этого он делать не стал.

До Джованни Сфорца и раньше доходили слухи, что два его шурина – и дон Хуан Борджиа, и кардинал Чезаре – очень им недовольны и мечтают от него как-то избавиться. Союз Рима с Миланом был фактически расторгнут в 1494-м во время французского вторжения в Италию. Он был восстановлен опять после того, как и Милан, и Рим стали членами Священной Лиги, направленной против французов. Но к весне 1497 года хитроумный Лодовико Сфорца, герцог миланский, опять поменял стороны и теперь находился с французами в довольно хороших отношениях, в то время как папский двор все сильнее сближался с восстановленной в Неаполе арагонской династией. И по всему выходило, что Джованни Сфорца, муж Лукреции Борджиа, теперь в Риме как бы и ни к чему. К тому же старшие братья Лукреции были к ней сильно привязаны – ходили даже слухи, что вовсе не по-братски. Они, кстати, и друг друга на этой почве не слишком любили. По-видимому, больше всего Джованни Сфорца был напуган тем, что с Лукрецией говорил именно ее брат Чезаре – у него уже была такая репутация, что Джованни, как-никак военный человек, не раздумывал ни секунды и бежал. В богословии он разбирался мало, но в данном случае истолковал праздник Пасхи на самый древний лад.

Как знак Ангела и избавление от неминуемой смерти.

II

Ранним июнем 1497 года на тайном заседании консистории кардиналов в Ватикане было решено собрать три города, лежащих в Кампанье, провинции южнее Рима, и создать из них единое герцогство. Таким образом, Беневенто, Террачина и Понтекорво становились единым княжеским владением, и обладатель этого владения имел бы право на передачу владения по наследству. Решение было принято почти единогласно – один-единственный человек, решившийся протестовать против, так сказать, «приватизации» владений Церкви, был кардинал Пикколомини, но голос его услышан не был. Новое герцогство предназначалось для Хуана Борджиа, и в создании его был один деликатный момент – оно в принципе входило в пределы королевства Неаполь, где в настоящий момент правил король Федериго. Его не сильно радовала перспектива получить такого «вассала», как дон Хуан – король полагал, что при случае тот может покуситься и на престол Неаполя. В общем, его удалось кое-как уломать – в обмен папа Александр скостил ему его ежегодный вассальный платеж.

8 июня Чезаре Борджиа был назначен кардиналом-легатом в Неаполь как раз с целью возведения его брата Хуана на герцогский престол, что не слишком пришлось ему по вкусу. Чезаре, по-видимому, чувствовал, что на роль нового герцога он сам подходил бы куда больше, потому что ожидалось, что дон Хуан уедет обратно в Испанию и владением своим будет управлять издалека. То, что братья Борджиа жестоко ссорятся, было известно всему Риму, споры были только о причинах.

Одни говорили, что они не поделили милости принцессы Санчи – она довольно открыто поддерживала любовные отношения с ними обоими. Другие утверждали, что спор у братьев идет о том, кому достанется их сестра Лукреция. После бегства из Рима ее супруга она переехала из Ватикана в монастырь неподалеку от Рима. В принципе это было в обычае – замужние женщины, если их супруги были в отъезде, а в доме не оставалось почтенных родственниц-дуэний, часто отказывались от общества и жили уединенно.

Дон Хуан обвинил в отъезде Лукреции своего брата Чезаре, и у них вышел крупный разговор, окончившийся ничем. Наконец, в Риме говорили и о том, что Чезаре Борджиа тяготится церковной карьерой, избранной для него отцом, и предпочел бы занять место дона Хуана во главе папских войск. В общем, говорилось многое – и в надежде помирить своих детей Ваноцца деи Каттанеи пригласила их обоих на банкет в своих виноградниках возле церкви Сан Пьетро на Винколи. Приглашение было принято, пир состоялся, и братья, по всей видимости, примирились друг с другом. По крайней мере, так говорил их кузен, Джованни Борджиа, возведенный папой Александром в сан архиепископа и кардинала, – он тоже присутствовал на приеме. Обратно в Рим они отправились втроем – и дон Хуан, и Чезаре, и их кузен Джованни, и неподалеку от моста Святого Ангела дон Хуан сказал, что вернется в город чуть позднее, а сейчас у него есть важное дело. Они распрощались друг с другом, и дон Хуан повернул своего коня в сторону пиацца Джудеа.

В свой дом в Риме в тот вечер он так и не вернулся.

III

Когда он не вернулся домой и наутро, его слуги всполошились и послали к Святому Отцу. Тот был уверен, что дон Хуан просто где-то загулял, ибо « молодости свойственно легкомыслие», как сказал папа Александр, видимо, припомнив собственные молодые годы. Но когда герцог Гандии не вернулся и еще через сутки, папа обеспокоился. Как пишет Бурхард: « Тревога проняла его до кишок, и он велел сбирам – как называли в Риме полицейскую стражу – искать его сына повсюду».

Весть об исчезновении дона Хуана облетела Рим со скоростью лесного пожара. Были опасения, что это часть заговора против всего семейства Борджиа – и верные папе каталонцы теперь ходили по Риму только группами и с мечами наголо. Добрые люди, опасавшиеся обычных в таких случаях беспорядков, баррикадировали свои дома. Многие и вовсе уезжали – переждать возможные неприятности в каком-нибудь местечке потише, чем столица всего христианского мира. Подозревая друг друга в коварстве, вооружились и Орсини, и Колонна.

Полиция тем временем обнаружила грума дона Хуана. Он был тяжело ранен и говорить решительно неспособен.

Однако кое-какие результаты все-таки были достигнуты – лодочник, некий Джорджио Скьявино, сообщил, что в ночь исчезновения герцога Гандии он остался на лодке – надо было посторожить груз пиленого дерева. И около пяти утра он увидел двух людей, которые остановились на берегу Тибра и огляделись, но его не заметили, поскольку он в своей лодке не сидел, а лежал. Эти люди, убедившись, что на берегу никого нет, кому-то помахали – и из узкой улицы к ним вышли еще двое, и вслед за ними выехал всадник на белой лошади, а поперек седла впереди него было переброшено чье-то тело. Всадник свалил тело на землю, и сопровождавшие его люди подняли труп, раскачали и со всей силой кинули его в реку, как можно дальше от берега.